Без права на покой [Рассказы о милиции] - Эдуард Кондратов

По следу участкового инспектора Бардышев метнулся в поселок Шмидта, на берег Самары. Правда, к Фимке это могло и не относиться, а если...

—   Ничего девка была, — причитала хозяйка. — В по­следние недели — пьяная!.. Как ночь, так с хахалем. Студентка — и пьяная в лоск. Не приведи господь! Я сказала ей, так она, знаешь, что врезала: «Убью и спалю!» Во молодые пошли!..

Бардышев осмотрел комнату, яркие плакаты рекла­мы на стенках, увидел на стуле броскую красную коф­точку...

—   Ночевала в камере, где пьяные валяются, — говорила хозяйка. — Слыхала я, как она парню сказыва­ла. Он ругал ее матерно!

Из поселка Бардышев проехал на Венцека. Дежурный в медвытрезвителе вспомнил девушку с ямочкой на щеке.

—   В прошлое мое дежурство из «Чайки» привезли на автобусе несколько человек пьяных. Она ярче всех вела себя — курила, плевалась: кураж, одним словом. А утром слезно молила не посылать документ в институт...

Он водил толстым пальцем по страницам журнала регистрации.

—  Ага. Вот. Пигалева Тамара Федоровна. Рождения 1960 года. Проживает — поселок Шмидта...

Владимир Львович готов был расцеловать усатого сотрудника.

—   Заговоришь, Фимка!..

Молча выслушал Жуков сообщения лейтенанта Бардышева и позавидовал: молодые ноги, здравый ум!..

—   Ни Пигалевой, ни Гераськина дома не оказалось! — огорченно окончил лейтенант. — Не исключено, что дружинники открыто задержали Солуянова, а сообщник засек. Могут заметать следы. Могут уехать, затаиться...

—  Могут, — повторил Жуков. — Нужно срочно предупредить сберкассы. Немедленно! Счета на имя Гераськина и Пигалевой...

Бардышев вышел как в воду опущенный. И тотчас вернулся.

—   Товарищ майор, комнату Солуянова заселили не по закону, как мне думается. Это первое. Второе: я запросил домоуправление о вещах умершей Солуяновой.

Жуков досадливо повел плечами:

—   Опять доброта?.. На что теряете время!..

Бардышев покинул комнату. Жуков углубился в чтение архивной справки.

—   Дудников Ермил Кузьмич. Рождения 1910 года. Русский. Уроженец села Переволоки. Из крестьян-рыбаков. Окончил 4 класса в селе Рязань. В 14 лет взял у соседа сеть ночью. Переправил в село Малая Рязань. Продал. Его уличили. Обошлось поркой. Тянуть сети. Мокнуть в холодной воде. Мерзнуть. До крови сдирать ладони, травя верхнюю тетиву. Мозоли от весел. Не по нутру все это пришлось Ермилке. Подался в Самару. На Троицком рынке стащил хомут. Зачем он ему, рыбаку?.. Попытался сплавить возле Дома крестьянина. Схватили, побили — милиционер не дал расправиться. Назавтра в садике нашел его одноглазый мужчина: «Хочешь иметь монету?». Кто же не желает!.. Среди ночи ограбили лавку на Дворянской. Свезли все в лес к Рождествено. Спрятали товар. Научили пить, курить, скрываться — покатился! Легкая деньга манила, как колдунья, как удав манит кролика. Суд. Тюрьма. Исправительная колония. Как в отпуск — на волю. Самое большее три месяца. Опять воровской круговорот...

В семидесятом, когда случайно был на воле, стукнул пенсионный год. Работал временно грузчиком в магазине на Самарской площади. Заведующая ему: «Оформляйся в собесе!». Пошел. Считали стаж долго. Хмурились. Но не упрекали, не положено: перевоспитывается в труде правонарушитель! Назначили 45 рублей в месяц. Трудно таскал он покалеченную ногу — след побега... Часовой заметил — пуля задела сухожилие.

Дали комнатку в старом городе, в бывшем коопера­тивном доме. На втором этаже. Туалет — в углу двора. Вода — на общей кухне. Газовая плита. Живи! Покашли­вать стал — северные края давали знать. Поднимался с трудом по лестнице к себе. Жильцы — в хлопоты. Мается человек. Трудная у него судьба!.. Прислушались к голосу трудящихся — перевели во флигель. Отдельная комна­тенка с отдельным входом. Когда-то купец, владелец подворья, надо полагать, прислугу тут держал. Ермил Кузьмич посадил хмель. Оплело листом весь угол. Не любил он, чтобы в окна заглядывали. Знакомства не водил. Изредка к нему наведывались дружки, такие же грузчики, люди без запроса. Выпивали. Курили. Вспоми­нали всяк свое.

—   Вор-рецидивист. Мошенник. Разбойные нападения.

Торговля краденым. — Жуков стал замечать, что частень­ко сбивается на размышления вслух. Вздохнул: «Старик, мил человек!». Вернулся к справке, перечитал эпизод с подделкой билетов...

Вероятно, в то же время на берегу Самары сидели Гераськин и Знакомый. Сутуловатый морщинистый старик говорил осевшим с годами голосом:

—  Сморкачи!.. Жадничали! Сколько раз предупреж­дал: стряпайте в общие вагоны! И только на проходящие поезда. Эх, паразиты, угробили такое дело!..

Знакомый приметил в винном отделе парня: каждое утро зыркал в поисках третьего. Пил сквозь зубы, медленно и тягуче. Хукал. И уходил. Стороной разузнал: ударник из кафе «Чайка». Так и связался узелок.

—  Один выход — покинуть город! И твоей лярве! — Серые, обесцвеченные годами глаза остро щурились. Он покашливал, как ветеран-курильщик. Татуировки на руках выдавали его прошлое.

—  А деньги? — Гераськин заискивающе смотрел на Знакомого и, глотая слова, просил: — На дорогу и на первое время... Ни Томке, ни мне нельзя и нос сунуть домой, я так думаю...

—  Думаешь законно... Только прежде нужно было думать!.. У меня нет сармака!.. Придется попросить должок. Слушай сюда!

Двое сблизили плечи, тихо разговаривали...

Каждый вечер Кузина выходила на платформу и ждала электричку. Дочка ездила с работы в третьем вагоне. За время стоянки мать успевала передать гостинцы внукам, обменяться новостями. Дочь Кузиной, Галина Архиповна, лет пять назад рассталась с мужем. Тогда она работала продавцом в Оренбурге. Обнаружи­лась недостача. Суд определил ее вину — два года!

Муж ее покинул, детишек растила мать. По амнистии Галину Архиповну освободили досрочно. Она переехала на Волгу. Мать продала домик на Урале и купила на Самарке, рядом с кирпичным комбинатом. За дочерью ухаживал вдовец, и сегодня должно состояться решитель­ное объяснение.

Кузина нетерпеливо прохаживалась под навесом электроплатформы. Поезд медленно показался на поворо­те, его прожектора высветили скамейки, помещение кассы.

Первый вагон, второй, третий... Она кинулась к двери. Милиционер преградил путь.

—   Нельзя!

—  Галя! — Кузина дотянулась до окна слабо осве­щенного вагона. Вдруг обмякла, сползла на платформу. Какой-то мужчина оттащил ее и положил на скамейку.

Электричка отправилась в город. В третьем вагоне на полу лежала Галина Архиповна. Белая кофточка на ней была в крови.

Бардышев докладывал Жукову о ходе поиска пре­ступников. Фотографии размножены и розданы. Посты милиции на вокзалах всех видов транспорта оповещены. Установлено наблюдение за квартирами Пигалевой и Гераськина. Выявляется круг их родных и близких знакомых... При обыске в мастерской самодеятельного художника Гераськина обнаружены .краски, химикаты, скребки и пачка использованных железнодорожных биле­тов на разные поезда.

—   Без сомнения можно считать, что Гераськин — фальшивобилетчик! Хозяйка квартиры Пигалевой узнала на фотографии его. Так что связь с Тамарой — факт.

—   Нашелся и мой давний знакомый, — сказал Жуков, выслушав сообщение Бардышева. — Помните, шла речь об архиве, Годков под семьдесят Ермилке. На пенсии мужик. Живет прилично, тихо. С законом, как считает участковый инспектор, в ладах. — Евгений Васильевич назвал адрес Дудникова, показал снимок рецидивиста.

—   В записной книжке Гераськина на букву «Д» записан этот же адрес и ряд цифр. Значение их пока неясно. Скорее всего, доля Дудникова. — Бардышев довольно протирал очки чистым платком.

—  Это уж кое-что для начала беседы! — обрадовался Жуков.

А тем временем оперативные сотрудники, участковые инспектора, их добровольные помощники, дружинники, общественный актив милиции опрашивали оркестрантов из «Чайки», мать Пигалевой, жену Гераськина, наблюда­ли за пассажирами...

Фимка же в КПЗ терзался над своим вопросом: назвать следователю или не назвать Семена и Тамару?.. А если вместе с ними завалишь и Знакомого? Это опасение, как железные клещи, сжимало ему губы, угнетало до головной боли.